Василий Никофоров - свидетель русской боли

   Имя православного писателя Василия Акимовича Никифорова-Волгина долгое время было скрыто от русского читателя, так же как и множество других славных имен. Ведь расцвет его творчества выпал на послереволюционные годы, а жизнь оборвалась в сталинских застенках. Между тем Никифоров-Волгин — один из самых проникновенных духовных писателей, открытый заново.

   Родился будущий писатель 6 января 1901 года, в семье мастерового. Родиной его было Поволжье — Василий появился на свет в деревне Маркуши Калязинского уезда Тверской губернии. Русское село, откуда тянулись его корни, таинство Богоприсутствия в творении Божием — в красоте природы, православный уклад жизни, отрочески сильное и чистое восприятие литургической жизни — вот что питало дух будущего писателя, на чем взросло его творчество. В Эстонии, куда еще ребенком Василия Никифорова забросила судьба, он, желая действенного служения Богу, становится псаломщиком при наврском Спасо-Преображенском соборе. В Нарве же складывается его литературная судьба.

   Василий Никифоров имел большую тягу к знаниям, очень любил читать, но у него не было средств, чтобы окончить гимназию. Поэтому он много занимался самообразованием. В числе любимых писателей Никифорова-Волгина называют тех, кто раскрывал перед читателями с огромной любовью и великим мастерством Россию, во всей ее красоте и во всей противоречивости — это Достоевский, Лесков, Чехов, Есенин. На их книгах Василий Акимович взращивал свой собственный самобытный талант. Его регулярная литературная и журналистская деятельность началась в 1923 году, выходившие в Эстонии русские периодические издания публиковали рассказы, статьи, очерки, этюды, лирические миниатюры Василия Никифорова, который пользовался псевдонимом "Василий Волгин". А в 1927 году он получил первую премию на конкурсе молодых авторов в Таллине, за рассказ "Земной поклон".

   Не только творчество Василия Акимовича было пронизано глубоким восприятием православной веры, он был активным человеком и занимался общественной деятельностью. В 1927 году стал одним из учредителей русского спортивно-просветительного общества "Святогор", при котором в 1929 был создан религиозно-философский кружок. Кружок этот положил начало местной организации Русского студенческого христианского движения. Никифоров-Волгин участвовал в съездах этого движения, проходивших в Псково-Печерском и Пюхтицком монастырях.

   С годами Никифоров-Волгин уже известен как писатель не только в Эстонии, но и в русском Зарубежье. В Таллине, куда Василий Акимович переехал в 1936 году, он был избран почетным членом русского общества "Витязь".

   Венец творческой деятельности Василия Никифорова-Волгина — два сборника рассказов-перлов "Земля-именинница" и "Дорожный посох". Создание третьей книги — "Древний город" — было трагически прервано. Летом 1940 года в Эстонии была установлена советская власть, положившая конец культурной и литературной жизни русской эмиграции. В Прибалтике начались аресты, в частности, деятелей русской культуры. Василий Никифоров-Волгин был арестован в мае 1941 г. Единственной его виной были книги рассказов, наполненные духом Православия... Его привезли на казнь в Вятскую пересыльную тюрьму и расстреляли 14 декабря 1941г.

   Но вот прошли десятилетия. Может быть, кто-то из наших читателей держал в руках первую переизданную уже в наше время маленького формата книжечку произведений Никифорова-Волгина, и, конечно же, помнит неизгладимое впечатление, ими производимое? Прежде всего, слово — живое русское слово, образное без напыщенности, емкое и многовыражающее. Оно позволяло Волгину в крошечных рассказах на две странички побудить читателя восхищаться красотой русского православного быта, проникнутого ласковым теплом и светом, или же содрогаться от боли, уже не просто читая, а видя перед собой страшное поругание родных святынь.

   Кратко и сильно рисует Никифоров-Волгин боль и неземную красоту, ужас и величие Русской Голгофы. Вершиной раскрытия этой темы явилась повесть "Дорожный посох", рассказывающая о мытарствах православного священника в революционной России. Маленькая по объему, повесть эта не только впечатляет, но и потрясает. В то время, когда она стала доступна современным читателям, тема гонений на Русскую Церковь раскрывалась, в основном, на основе документальных источников, а художественных литературных произведений было издано или переиздано еще очень немного. Это во многом определяло безспорную ценность книги Никифорова-Волгина. Но главное: произведения Василия Акимовича были написаны очевидцем — свидетелем русской боли.

   А иногда, "молнии слов светозарных" (название одного из рассказов В. А. Никифорова-Волгина) высвечивают перед нами детские воспоминания писателя. Произведения на основе этих воспоминаний в чем-то перекликаются со знаменитым "Летом Господнем" Шмелева, они проникнуты таким же светлым чувством религиозности, в них есть ощущение уюта родного гнезда и чистота детской любви к православному храму.

   Марина Кравцова

   Источник: http://www.pravda.ru/

Василий Акимович Никифоров-Волгин

Светлая Заутреня

   Над землей догорала сегодняшняя литургийная песнь. «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом».

   Вечерняя земля затихала. Дома открывали стеклянные дверцы икон. Я спросил отца:

   — Это для чего?

   — Это знак того, что на Пасху двери райские отверзаются!

   До начала заутрени мы с отцом хотели выспаться, но не могли. Лежали на постели рядом, и он рассказывал, как ему мальчиком пришлось встречать Пасху в Москве.

   — Московская Пасха, сынок, могучая! Кто раз повидал ее, тот до гроба поминать будет. Грохнет это в полночь первый удар колокола с Ивана Великого, так словно небо со звездами упадет на землю! А в колоколе-то, сынок, шесть тысяч пудов, и для раскачивания языка требовалось двенадцать человек! Первый удар подгоняли к бою часов на Спасской башне…

   Отец приподнимается с постели и говорит о Москве с дрожью в голосе:

   — Да… часы на Спасской башне… Пробьют, — и сразу же взвивается к небу ракета… а за ней пальба из старых орудий на Тайницкой башне — сто один выстрел!..

   Морем стелется по Москве Иван Великий, а остальные сорок-сороков вторят ему как реки в половодье! Такая, скажу тебе, сила плывет над первопрестольной, что ты словно не ходишь, а на волнах качаешься маленькой щепкой! Могучая ночь, грому Господню подобная! Эй, сынок, не живописать словами пасхальную Москву!

   Отец умолкает и закрывает глаза.

   — Ты засыпаешь?

   — Нет. На Москву смотрю.

   — А где она у тебя?

   — Перед глазами. Как живая…

   — Расскажи еще что-нибудь про Пасху!

   — Довелось мне встречать также Пасху в одном монастыре. Простотой да святолепностью была она еще лучше московской! Один монастырь-то чего стоит! Кругом — лес нехоженый, тропы звериные, а у монастырских стен — речка плещется. В нее таежные деревья глядят, и церковь сбитая из крепких смолистых бревен. К Светлой заутрене собиралось сюда из окрестных деревень великое множество богомольцев. Был здесь редкостный обычай. После заутрени выходили к речке девушки со свечами, пели «Христос Воскресе», кланялись в пояс речной воде, а потом — прилепляли свечи к деревянному кругляшу и по очереди пускали их по реке. Была примета: если пасхальная свеча не погаснет, то девушка замуж выйдет, а погаснет — горькой вековушкой останется!

   Ты вообрази только, какое там было диво! Среди ночи сотня огней плывет по воде, а тут еще колокола трезвонят, и лес шумит!

   — Хватит вам, вечать-то, — перебила нас мать, — высыпались бы лучше, а то будете стоять на заутрене соныгами!

   Мне было не до сна. Душу охватывало предчувствие чего-то необъяснимо огромного, похожего не то на Москву, не то на сотню свечей, плывущих по лесной реке. Встал с постели, ходил из угла в угол, мешал матери стряпать и поминутно ее спрашивал:

   — Скоро ли в церковь?

   — Не вертись, как косое веретено! — тихо вспылила она. — Ежели не терпится, то ступай, да не балуй там!

   До заутрени целых два часа, а церковная ограда уже полна ребятами.

   Ночь без единой звезды, без ветра и как бы страшная в своей необычности и огромности. По темной улице плыли куличи в белых платках — только они были видны, а людей как бы и нет.

   В полутемной церкви, около Плащаницы стоит очередь охотников почитать Деяния апостолов. Я тоже присоединился. Меня спросили:

   — Читать умеешь?

   — Умею.

   — Ну, так начинай первым!

   Я подошел к аналою и стал выводить по складам: «Первое убо слово сотворих о Феофиле», и никак не мог выговорить «Феофил». Растерялся, смущенно опустил голову и перестал читать. Ко мне подошли и сделали замечание:

   — Куда ж ты лезешь, когда читать не умеешь?

   — Попробовать хотел!..

   — Ты лучше куличи пробуй, — и оттеснили меня в сторону.

   В церкви не стоялось. Вышел в ограду и сел на ступеньку храма.

   — Где-то сейчас Пасха? — размышлял я. — Витает ли на небе, или ходит за городом, в лесу, по болотным кочкам, сосновым остинкам, подснежникам, вересковыми и можжевельными тропинками, и какой имеет образ? Вспомнился мне чей-то рассказ, что в ночь на Светлое Христово Воскресение спускается с неба на землю лествица, и по ней сходит к нам Господь со святыми апостолами, преподобными, страстотерпицами и мучениками. Господь обходит землю; благословляет поля, леса, озера, реки, птиц, человека, зверя и все сотворенное святой Его волей, а святые поют «Христос воскресе из мертвых…» Песня святых зернами рассыпается по земле, и от этих зерен зарождаются в лесах тонкие душистые ландыши…

   Время близилось к полночи. Ограда все гуще и полнее гудит говором. Из церковной сторожки кто-то вышел с фонарем.

   — Идет, идет! — неистово закричали ребята, хлопая в ладоши.

   — Кто идет?

   — Звонарь Лександра! Сейчас грохнет!

   И он грохнул…

   От первого удара колокола по земле словно большое серебряное колесо покатилось, а когда прошел гуд его, покатилось другое, а за ним третье, и ночная пасхальная тьма закружилась в серебряном гудении всех городских церквей.

   Меня приметил в темноте нищий Яков.

   — Светловещанный звон! — сказал он и несколько раз перекрестился.

   В церкви начали служить «великую полунощницу». Пели «Волною морскою». Священники в белых ризах подняли Плащаницу и унесли в алтарь, где она будет лежать на престоле, до праздника Вознесения. Тяжелую золотую гробницу с грохотом отодвинули в сторону, на обычное свое место, и в грохоте этом тоже было значительное, пасхальное, — словно отваливали огромный камень от гроба Господня.

   Я увидал отца с матерью. Подошел к ним и сказал:

   — Никогда не буду обижать вас! — прижался к ним и громко воскликнул: — Весело-то как!

   А радость пасхальная все ширилась, как Волга в половодье, про которое не раз отец рассказывал. Весенними деревьями на солнечном поветрии заколыхались высокие хоругви. Стали готовиться к крестному ходу вокруг церкви. Из алтаря вынесли серебряный запрестольный крест, золотое Евангелие, огромный круглый хлеб — артос, заулыбались поднятые иконы, и у всех зажглись красные пасхальные свечи.

   Наступила тишина. Она была прозрачной, и такой легкой, если дунуть на нее, то заколеблется паутинкой. И среди этой тишины запели: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси». И под эту воскрыляющую песню заструился огнями крестный ход. Мне наступили на ногу, капнули воском на голову, но я почти ничего не почувствовал и подумал: «так полагается» — Пасха! Пасха Господня! — бегали по душе солнечные зайчики. Тесно прижавшись друг к другу, ночными потемками, по струям воскресной песни, осыпаемые трезвоном и обогреваемые огоньками свечей мы пошли вокруг белозорной от сотни огней церкви и остановились в ожидании у крепко закрытых дверей. Смолкли колокола. Сердце затаилось. Лицо запылало жаром. Земля куда-то исчезла — стоишь не на ней, а как бы на синих небесах. А люди? Где они? Все превратилось в ликующие пасхальные свечи!

   И вот, огромное, чего охватить не мог вначале, — свершилось! Запели «Христос Воскресе из мертвых».

   Три раза пропели «Христос Воскресе», и перед нами распахнулись створки высокой двери. Мы вошли в воскресший храм, — и перед глазами, в сиянии паникадил, больших и малых лампад, в блестках серебра, золота и драгоценных каменьев на иконах, в ярких бумажных цветах на куличах, — вспыхнула Пасха Господня! Священник, окутанный кадильным дымом, с заяснившимся лицом, светло и громко воскликнул: «Христос Воскресе», и народ ответил ему грохотом спадающего с высоты тяжелого льдистого снега — «Воистину воскресе».

   Рядом очутился Гришка. Я взял его за руки и сказал:

   — Завтра я подарю тебе красное яйцо! Самое наилучшее! Христос Воскресе!

   Неподалеку стоял и Федька. Ему тоже пообещал красное яйцо. Увидел дворника Давыда, подошел к нему и сказал:

   — Никогда не буду называть тебя «подметалой-мучеником». Христос Воскресе!

   А по церкви молниями летали слова пасхального канона. Что ни слово, то искорка веселого быстрого огня:

   «Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый же весь и невидимый, Христос бо возста, веселие вечное».

   Сердце мое зашлось от радости, — около амвона увидел девочку с белокурыми косами, которую приметил на выносе Плащаницы! Сам не свой подошел к ней, и весь зардевшись, опустив глаза, я прошептал:

   — Христос Воскресе!

   Она смутилась, уронила из рук свечечку, тихим пламенем потянулась ко мне, и мы похристосовались… а потом до того застыдились, что долго стояли с опущенными головами.

   А в это время с амвона гремело пасхальное слово Иоанна Златоуста:

   «Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего доброго и светлого торжества: Воскресе Христос, и жизнь жительствует!»